Зачем мы на самом деле ездим в детские дома

Благотворительность вот уже несколько лет, как в моде. Часть людей помогают потому, что это модно, часть – чтобы пропиарить себя с лучшей стороны, часть – потому что действительно искренне болеют этим. Два года я ездила каждую субботу по детдомам Киева и Киевской области вместе с благотворительной организацией студентов и лично пожимала руку и первым, и вторым, и третьим. И только спустя много месяцев я поняла, что есть еще одна причина.

Дети - это любовь

Впервые я попала в небольшой сельский детдом в Иванкове в феврале. Шел мокрый снег, мы ехали в сквозившем автобусе, доверху наполненные фруктами, сладостями, канцелярией и гуманитарной помощью. По три-четыре пакета в руках у каждого из нас. Мы сильно замерзли, но дети как-то быстро нас расшевелили: они ловко открыли пакеты с соком, проглотили по яблоку с печеньем и принялись с силой обнимать нас. Я была ошарашена такой откровенной и повышенной тактильностью от чужих людей, пусть и детей. У них абсолютно отсутствовал кинестетический барьер, они могли трогать, прикасаться, гладить по волосам, брать за руку, целовать - бесконечно. И было им три года, семь или тринадцать – их пальцы держали нас так крепко и по-настоящему, как младенцы хватаются за одежду или волосы мамы в первые месяцы жизни. Компенсация за отсутствие родительской ласки в детстве? Вероятнее всего, но я о другом. Я о том, что для человека, выросшего в стандартной полноценной семье с отцом и матерью, такая тактильность – практически шок. Мы уезжаем из родительского дома, живем сами или со своим мужчиной\женщиной, но постепенно забываем, как это – прикасаться без цели, без стремления соблазнить этого человека или влюбить в себя. Гладить кого-то по волосам и протягивать ему руку – просто так. Просто потому, что вы сейчас рядом. Прикосновения – как альтернатива словам.

Я стала ездить в детдома каждую субботу, и уже через полгода осознала, что общение с этими детьми стало для меня наркотиком. Я физически скучала за ними, я хотела видеть их гораздо чаще, чем один раз в месяц (мы чередовали детские дома). Внутри меня что-то грохотало, когда я осознавала, что у них нет семьи. Я плакала, когда слушала истории о том, почему они попали в детдом, и раз от разу мы привозили им все лучшие подарки.

И, конечно, это случилось: я полюбила одну из девочек. Ее звали Настя, ей было 12 лет. Она улыбалась лучше всех и была на удивление гибкой: шпагаты, «колесо», сальто – ей давались безумно легко. Она знала, что я восхищаюсь этим, и при встрече обязательно показывала мне очередной «трюк», который успела изучить за время нашей разлуки. Я всерьез думала о том, чтобы удочерить ее.

А потом… что-то случилось внутри, и я перестала ездить. Я не могла понять, почему, но мне было трудно снова поехать в детский дом. Перерыв был долгим – больше года.

Моим первым приютом, в который я поехала после этого, стал Ладыжинский интернат для детей-инвалидов. Это единственный в Украине интернат, где живут самые тяжело больные дети. Мы ехали четыре часа, последний из которых – по бездорожью. Осень кидалась нам в лицо своими красками, солнце слепило глаза. Было так красиво, что хотелось застрелиться от восторга. Порог дома. Мы вынесли из автобуса гуманитарную помощь и поспешили вовнутрь. Но лучше бы я шла медленно.

Светлый узкий коридор двухэтажного дома тут же наполнился звуками: со всех сторон кричали, ревели, мычали дети. Они ехали на меня на колясках, ползли на руках по полу, пытались выпрыгнуть из своих кроваток. Их ножки были скручены, как крендельки, их души были завернуты в покореженные тела, словно в простынь.

Мне сунули в руки ящик с мягким печеньем. Оправившись от шока, я пошла в палаты к лежачим больным: там живут дети, которые никогда не ходили. Многие из них никогда даже не сидели. При виде меня они улыбались, обнажая деформированные челюсти. Я пыталась улыбнуться в ответ и кормила печенькой, которая тут же вываливалась обратно. В соседней кроватке была девочка, которая тут же начала биться головой об подушку и кричать. «Это она очень рада тебя видеть. Так она выражает свою любовь, по-другому она не умеет» - сказала медсестра. Я протянула ей угощение и поспешила дальше.

Все дети в памперсах, от чего в палатах стоит специфический запах. Многих запеленали – иначе они сгрызут себе пальчики. Кое-кто одет в специальный бандаж, поскольку тоненькая шейка на плечах не может держать огромную, как вздувший шар, голову. И вот посреди этого ужаса замечаю мальчика. Он все понимает, он умеет говорить, он приветствует меня. Я отдаю печенье подруге и сажусь к нему на кровать. Стараюсь смотреть ему только в глаза – его ножки свернуты колесом, и за 14 лет своей жизни, он никогда не ходил. Мы рисуем, он поет песню, я попутно рассказываю ему анекдоты.

Неожиданно кто-то бьет меня по плечу. Я оборачиваюсь и вижу в сантиметре от своего лица лицо мальчика. Он смотрит на меня большими широкими глазами и улыбается. Его челюсть деформирована, и из-за того я вижу, словно в блендере, все, чем он только что лакомился. Я понимаю, что он хочет меня поцеловать. Тошнота подступила к горлу, мне страшно, и я не могу ничем пошевелить. Я так испугалась, что малыш тоже был напуган. Так мы и смотрели друг на друга, стараясь даже не дышать. Я смотрела ему в глаза и думала. Это ребенок. Это душа, которая любит мир безусловной любовью и переполнена этим светлым чувством до краев. А где-то, по улицам большого города, среди бетонных плит и стеклянных бизнес-центров, ходят красивые люди, от которых глаз не оторвать. Только вот внутри многих из них то, что я сейчас вижу снаружи… Мир мудаков и засранцев у этих детей вывернут наизнанку, а красота и совершенство тела – запихнуто внутрь. Все наоборот.

Я едва заметно сглотнула слюну. Я – женщина, и я – будущая мать. Я хочу нести людям нежность, доброту, понимание и сострадание. Я не должна бояться жизни, пусть даже такой. Я попыталась расслабить тело и едва заметно, очень медленно улыбнулась мальчику. Почувствовав, что я не несу опасности, он тоже улыбнулся. Потом нежно погладил меня по голове, обнял и побежал по своим делам.

… когда мы ехали домой было уже темно. Я размышляла над заброшенным миром, который мне довелось увидеть. Проклятый рай, не иначе, где красота сливается с ужасом. Безграничное количество любви плещется там в обнимку с уродством. Зачем? Быть может, эти дети нужны миру для того, чтобы наполнять его той любовью, которую отбираем мы?

Весь следующий день я прорыдала от переизбытка эмоций. Долго думала, стоит ли этим делиться в сети, решила, что нужно. Не для того чтобы вы кинулись туда ехать (напротив, я вам этого не советую). Есть миллионы миров вокруг, и только ты сам решаешь, в каком из них жить тебе самому. И если встретиться со своим страхом, все вокруг начинает видеться иным. Страх отходит на второй план.

И в тот момент, глядя на безумные детские глаза ребенка, который никогда в жизни не сидел и не видел ничего более, чем вид из окна и лица воспитателей, я поняла: есть люди, которые ездят в детские дома и приюты не только, чтобы помочь, а еще для того, чтобы получить их любовь. Самую искреннюю любовь в чистом виде.

Когда я осознала то, что дети стали давать мне больше любви, чем я могу дать им взамен, мне стало трудно к ним ездить. Я стала подключаться к помощи дистанционно, но навещать лично перестала.

Может, это неправильно, но – честно. Честно перед собой.

И, как бы это ни звучало, но мне кажется, что подсознательно, мы ездим в детские дома именно за этим: там нас наградят любовью и протянут руку. Руку, которой, быть может, нам так не хватает в жизни. Без преувеличения – такие дети однозначно могут научить заново прикасаться к людям.

p.s. А мою Настю усыновили итальянцы. Но ее фотографию, подписанную корявым детским почерком будущей звезды гимнастики, я до сих пор храню.