Я — дитя улицы и навсегда им останусь. Она у меня в генах.
Я верю в то, что когда-то люди действительно были маленькими обезьянками. По крайней мере, каждое утро, когда я заглядываю в зеркало, я передаю Дарвину привет. В такие моменты его правота особенно очевидна.
Когда я вижу себя на обложке журнала, я понимаю, что мир сошел с ума.
Я не верю в Бога, но я верю в Аль Пачино. Если когда-нибудь зазвонит телефон и на том конце меня спросят, не хотел бы я вместе с ним сыграть, я, кажется, просто сойду с ума.
Я понял, что мечты сбываются, когда режиссер Джулиан Шнабель показал Аль Пачино мой фильм «Пока не наступит ночь». Но ничего особенного не случилось. Просто около трех утра по испанскому времени Пачино позвонил мне из Нью-Йорка и сказал, что ему понравилась моя работа.
Ни одна премия не способна сделать тебя по‑настоящему хорошим актером. «Оскар» нужен лишь для того, чтобы заставить зрителя прийти в кино.
Я не вожу машину, и всем вокруг это кажется чем-то экстраординарным. Всем, но не мне.
Я заметил, что те люди, которых я считаю талантливыми — такие, как Милош Форман, Алехандро Аменабар, Коэны и Вуди Аллен, — работают по одному принципу: я не знаю, что я делаю, я не знаю, как я это делаю, я просто пытаюсь делать это — вот и все.
Главное в кино — это история. Так считают все. А мне кажется, что главное — как ты ее рассказываешь.
В какие-то моменты ты должен наконец определиться со своим мнением. Нельзя всю жизнь прожить посередине.
Когда в возрасте шести лет я появился с крошечной ролью в «Мерзавце» Фернандо Фернана-Гомеса, там была сцена, где один парень в шутку грозил мне пистолетом. По сценарию я должен был засмеяться, но я заплакал. И тогда режиссер сказал: «Это, конечно, не то, чего я хотел, но мне все равно нравится». В этот день я понял, что с этого момента всегда буду спорить с режиссерами.
Иногда я спрашиваю себя, почему я выбрал эту абсурдную профессию и почему не отправился в Африку — спасать чьи-то жизни. Но ответ очень прост: я ипохондрик, а из ипохондриков выходят плохие спасители.
Как и многие застенчивые люди, которые никому не кажутся застенчивыми, я очень застенчив.
Я не сторонник роскоши. Черная икра для меня — это два жареных яйца, картошка и хамон. И все это — на большой тарелке.
В двадцать лет все мы жалеем о том, что делали в четырнадцать, в тридцать три жалеем о том, что делали в двадцать пять, а ближе к пятидесяти, кажется, начинаем жалеть обо всем подряд. Но вот что я понял: к черту все эти сожаления.
Комментарии